Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля - Роман Витольд Ингарден

нечто действительно является красным, то краснота есть имманентная, реальная (reelles) составная часть красной вещи. И, разумеется, в том же смысле автономно в своем бытии и чистое сознание, поскольку оно имеет столь же автономные в своем бытии, имманентные ему определенности. — Кое-кто сказал бы: ну конечно, это ведь вообще единственная возможность существования какой-то вещи: она должна быть эффективно определена и определенности должны быть «присущи (inharieren) ей», как выражались {раньше}. Другие же говорят: но есть и вторая возможность — возможно, есть вещи которые лишь мыслятся или фантазируются и т.д., которым всегда что-то приписывают, которые как полагают, так-то и так-то определены. Но мое приписывание, мое полагание, мое установление (Setzen) столь бессильны, что подлинно творческими они быть не могут. Я не могу эффективно создавать вещи, я могу их только мыслить, могу их только изображать и т.д. И поэтому эти вещи не имеют имманентного состава определенностей; все лишь примыслено, сочинено, прибавлено в полагании. О таком случае я говорю, что такие «вещи» существуют как «гетерономные в своем бытии».

Так может быть, Гуссерль хотел сказать именно то, что реальные вещи в своем бытии гетерономны, что они не имеют бытийного фундамента в себе самих — бытийный фундамент в этом смысле составляют теперь имманентные определенности, имманентное так-бытие, — и что они просто полагаются кем-то и существуют как полагаемое (Vermeintes), имея свой бытийный фундамент в другом сущем? — Как будто бы так и есть, ведь он утверждает, что они являются интенциональными предметами.

Поэтому примерно сорок лет назад я стал заниматься литературными произведениями, в частности, драмой, я стал заниматься литературными, фиктивными персонажами, реально никогда не существовавшими. И {тогда} я думал: следует прояснить, какую структуру имеют эти всего лишь {пред}полагаемые предметности, быть может, они имеют и должны иметь другое формальное строение, чем предметности, которые индивидуальны и в своем бытии автономны, то есть, в особенности, реальные предметности. Результат {к которому я пришел,} заключался в том, что полагаемые предметности, определены лишь частично, что они имеют пробелы, области неопределенности. Напротив, действительно автономный по своему бытию реальный предмет не может иметь в своем бытии таких пробелов, он должен быть всесторонне и однозначно определен самыми тончайшими различиями.

Причина моего обращения к произведениям искусства заключалось в том, что я хотел понять: что же это значит, что реальности не имеют «абсолютного бытия», т.е. что по Гуссерлю они в своем бытии не автономны, но лишь гетерономны, причем должны быть таковыми, то есть что они имеют всего лишь приписанные, а не эффективно присущие им определенности. Итак, это все еще тот пункт, который требует прояснения, а именно, что у Гуссерля означает «абсолютная сущность». Означает ли это, что «абсолютная сущность» заключается в бытийной автономии предмета?

Возможны ли теперь еще какие-то сомнения в том, что гуссерлевы тезисы о реальном мире, о реальности и о сознании не представляют собой «реалистического» решения в традиционном смысле? Я вспоминаю о послевоенном конгрессе феноменологов, состоявшемся в 1956 в Крефельде. Тогда профессор Мюллер из Фрайбурга, который не был учеником Гуссерля, выдвинул следующее утверждение: «У Гуссерля нет никакого идеализма, мы имеем здесь дело лишь с анализом смысла, а не с каким-то утверждением о мире». Я тогда должен был делать доклад на другую тему. Но я отказался от намерения читать этот доклад и за пару часов подготовил новый, в котором я просто собрал все те утверждения, которые представил только что Вам, и выдвинул утверждение: совершенно очевидно, что здесь имеет место «идеалистическое решение» проблемы реального мира.

И все же еще могут оставаться сомнения по поводу того, о чем на самом деле у Гуссерля идет речь. В каком положении или ситуации мы находимся в этот момент? Мы можем сказать: Гуссерль уже провел редукцию и теперь он не говорит о реальностях, о вещах, он говорит о вещах-ноэмах, о смысле этих вещей-ноэм, являющихся особого рода коррелятами сознания. И относительно этих предметностей как коррелятов наших сознательных процессов утверждается, что они суть только интенциональные предметности, с той лишь оговоркой, что они соответствуют очень <хорошо>упорядоченным процессам опыта. Тогда у Гуссерля имеются лишь такие утверждения, которые остаются в границах анализа смысла. Здесь проводится анализ общего смысла вещи-ноэмы, проделываются аналитические исследования содержаний оттенков, а затем анализируются лежащие в их основе данные ощущения, для чего необходимо еще и аналитическое прояснение ноэз, т.е. актов. И цель этих исследований заключалась лишь в том, чтобы показать, что с таким-то и таким-то многообразием оттенков или аспектов связан один тождественный смысл, который в предметном истолковании является некой вещью-ноэмой, но {в то же время} вещью-ноэмой. И при этом указывается лишь на следующее: если аспекты имеют в качестве своей основы такие-то и такие-то многообразия данных ощущения и проходят друг за другом в потоке таким-то и таким-то образом, то тогда конституируется именно эта вещь-ноэма. Ничего, кроме этого, не утверждается и когда все эти исследования проведены до конца, тогда можно сказать: эти процессы — такого рода, что они с необходимостью должны вести к конституированию именно такой вещи-ноэмы, именно такого смысла вещи. Это не какие-то психологические случайности, нет, этот результат вытекает из структуры сознания, из структуры процессов опыта — иначе быть не может. Не может не быть какого-то иного мира, поскольку «мир» теперь —- ничто иное как смысл мира, мир, строго говоря, есть ничто иное как cogitatum, a cogitatum неразрывно связано с cogitare. И утверждается здесь только то, что есть вот такой поток переживаний сознания, и что в этом потоке есть такие сущностные закономерности, что [эти переживания] ведут к таким смыслам вещей.

Но только — как же это сказать? — получается ли мир и получаются ли вещи из переживаний опыта с необходимостью? Это просто следствие: они — как тени, которые образуются, коль скоро эти переживания имеют такой-то и такой-то характер. <Но> тогда нет и никакого различия между возможностью сомнения в мире и возможностью сомнения в сознании: столь же необходимо, как процессы сознания, существует и мир («в кавычках»), т.е., выражаясь точнее, ноэма «мир», вещь-ноэма, смысл вещи. В 1927 году Гуссерль как-то сказал мне: «Я никогда не сомневался в том, что мир существует». Да, конечно, если «мир» с самого начала не означает ничего иного, кроме коррелята определенных многообразий сознания, тогда, разумеется, все это верно. Но тогда не пустая ли это тавтология? Ведь если анализ действительно с самого начала (после проведения редукции) был направлен на вещи-ноэмы, то тогда вполне естественно, что эти ноэмы суть именно